Несколько слов
о трагическом экзистенциализме и его поэтах
Юрий Проскуряков
Когда я возвращаюсь мыслями к своей литературной юности, то неизменно восстанавливается трудно передаваемое на словах чувство особого, трагического по своей природе переживания, которое, возможно, и служило источником энергии, формировавшим даже не эстетическое намерение, а какое-то эстетическое чутье у ряда авторов, которых позже литературный критик Константин Кедров объединил под общей шапкой "метаметафористов". Попытки осмыслить названное явление продолжаются и по сей день. Они исходят как изнутри этого круга поэтов, так и извне. Другой литературный критик, Михаил Эпштейн, присвоил названному мной вначале объединявшему авторов чувству имя метареализма, что, на мой взгляд, и в том и в другом случае является не более чем данью модным рассуждениям, бытовавшим в то время в творческой московской среде, когда неудовлетворенность признанием заставляла критиков повышать свой статус с помощью чисто лингвистических приемов.
Что же нас все-таки в то время объединяло? Почему возникла концентрация творческих усилий, увенчавшаяся выходом в свет книги Ивана Жданова "Портрет", вокруг определенных лиц московского андеграунда? Для ответа на этот вопрос надо очертить круг поэтов, вызвавших названное центростремительное притяжение, и ясно обозначить сближавшие этих поэтов тенденции.
С них я и начну. Как мне кажется (а я в этом не претендую ни на какую степень объективности, но опираюсь исключительно на следы собственных душевных и духовных движений, запечатленные во мне временем), в абсолютном центре, объединяющем все остальные усилия, находилась в то время фигура поэта Александра Еременко. Именно он производил тогда тексты, наполненные новым ощущением трагизма и своеобразной экзистенцией, вызывавшей любовь (в среде в основном тогдашней литературной молодежи). Это было острое переживание провинциалом Москвы как некоего непостижимого и чудовищного монстра невоплотимых надежд.
Надо учитывать, что к этому времени сложилась целая генерация, настолько оторванная от мирового культурного опыта и практики, что это даже трудно себе в полной мере представить. И дело не в том, кто что читал и подвергался или нет замалчиванию или преследованию со стороны властей. Это был момент, когда не все еще было потеряно, когда неосознаваемая надежда просвечивала наши, еще не окостеневшие в трагизме официализированной безнравственности души. Все авторы, принадлежавшие к группе, которую я в дальнейшем предлагаю называть трагическими экзистенциалистами, были провинциалы.
Ты сказала, что ночью снега,
стиснув зубы, скрипят под наркозом,
убери эти мысли со лба,
чтоб они не поранили кожу...
|
- написал в то время Александр Еременко. Он как раз недавно перед этим появился в Москве. Нам было недоступно понимание ужаса происходящего, да мы тогда и не знали не только всей правды, мы не знали даже ее крупиц. Сила жизни и невежество, гениальность и обреченность, непринятость и уже сквозившая сквозь нищету принадлежность, душевная широта и мелочность обывателя, - все это через край хлестало из юного А.Еременко, так хотевшего стать первым поэтом России.
Надо сказать, что все эти черты были свойственны и другим участникам группы. Каждый был - и по сей день остается! - первым поэтом. В это время существовали и другие "первые", но они, подчиняясь абсолютному императиву нашего трущобного социализма, либо оставались одинокими, как Ольга Седакова, и искали поддержки во внешних литературе духовных формациях (религии и тому подобном), либо политизировались, примыкая к российским родовым, партийным, комсомольским и другим шайкам-лейкам. Еще одна разновидность объединений того времени была зеркалом западного соц-арта, но зеркалом кривым, построенным на потребу теперь уже не русского невежественного простонародья, каковым был господствующий соцреализм, а на потребу специфически образованного страхом подчинения соц-итээр-мещанства. Сюда можно отнести деятельность концептуалистов и других, на которых мне не хотелось бы в данный момент заострять внимание. Группа трагических экзистенциалистов была единственной группой, исходившей в своем энергетическом посыле из внутрилитературных установок.
На Западе это трудно понять, так как там нe существовало разрыва с прошлым. Трагические экзистенциалисты проиграли свою игру. Не существовало и не существует до сей поры читателя, который чувствовал бы связь времен. Этот опыт был одним из последних проигрышей духовной культуры на территории Российской империи.
Группа существовала как некий синкретизм эстетик, и с началом публикаций, первой из которых была упомянутая книга И.Жданова, стала неизбежно разрушаться, так как каждый из ее членов утрачивал в другом возможно единственного сочувствующего и понимающего собеседника.
Сопереживание экзистенций отвергнутых гениев - вот что тогда представляла собой группа. Отношения строились на личной дружбе, и критерием служила не общность эстетического намерения, а чувство новизны, если хотите, куража, и филологическая грамотность. Новым моментом, заставившим в конечном итоге прибегнуть к переориентации и началу появления творческого самосознания, было вхождение в группу Алексея Парщикова (что, как и в других случаях, происходило под эгидой Московского литературного института). Временами трудно отделаться от впечатления, что чья-то рука искусно дирижировала процессом создания альтернативной литературы в России, отметая все то, что не вмещалось в предложенные рамки. Этим, возможно, объясняется упорное замалчивание творчества Рафаэля Левчина, да и моего собственного.
А.Парщиков и в особенности его жена, Ольга Свиблова, привнесли в группу прагматизм и некоторую эстрадность. Возможно, этого бы и не произошло, не влюбись в стихи А.Парщикова А.Еременко. Именно он весьма успешно повел рекламную кампанию в пользу молодого талантливого поэта, и позже к нему присоединился К.Кедров, и еще позже - издатель "Вестей" и "Комментариев" Александр Давыдов. Это уже было очень близко к большой литературе. Но А.Парщиков оказался не только талантливым поэтом, но и блестящим игроком. Как и всякий игрок, он играл и до сей поры играет только в свою игру. Вначале он действительно отвечал А.Еременко взаимностью в плане ответной пропаганды и популяризации. До сих пор не перестаю удивляться, как такой умный человек, каким был и остается А.Еременко, мог поддаться на достаточно примитивные приманки дружбы-соперничества. И как мог он не замечать эстетической и стилистической пропасти между своими вдохновенными стихами и конструктами А.Парщикова, во многом напоминавшими технологии PR.
А.Парщикову надо отдать должное, он не только был по-своему заразительно талантлив, но целиком принял правила жестокой и низменной игры московского литературного бомонда. А.Еременко явно не выдерживал и уже не мог обходиться без допинга. То же самое произошло с Александром Черновым, а также с И.Ждановым. Все они были отброшены за ненадобностью, равно как и те, кто не вел активной общественной игры. Ориентацию на успех во многом подогревал К.Кедров, который, как впоследствии оказалось, играл свою партию и использовал колоссальную энергию А.Парщикова для того, чтобы самому продвинуться, уже не в качестве критика, а в качестве оригинального поэта. Что ему в конечном итоге и удалось - на мой взгляд, в силу глубокой эстетической безграмотности русского "элитарного" литературного круга и традиционного почтения к общеизвестным авторитетам. Последнее качество было блестяще описано Павлом Пепперштейном в рамках литературной герменевтики и весьма точно названо "зоной инкриминации".
"Неудачники" продолжили поиски, которые не прекращаются и по сей день. К "неудачникам" я отношу Р.Левчина и себя самого. К счастью для нас, появились независимые издатели. Лидирующее место среди них занимает нью-йоркский поэт и издатель Александр Очеретянский. Только теперь начинает осознаваться разница эстетик и частных стилей. Делаются пока робкие попытки заполнить информационно-поэтический вакуум. Одной из таких попыток является издание Р.Левчиным (Чикаго) журнала-книги Reflect… и моя собственная попытка формирования нового литературного направления Кассандрион. Но это уже темы других самостоятельных высказываний.
Москва, март 2002 года.
Кассандрион:
Теоретические предпосылки
Рабочая гипотеза
Мифопоэтический уровень одного стихотворения
Стили Кассандриона
|
