Сообщение d-r. med. Джорджа Бернгарда Марпла

ой дорогой друг, весьма охотно исполняю я Ваше желание получить от меня достоверную информацию о сущности заболевания отца моего, Иннокентия Марпла, его последних днях и скоропостижной кончине.

Память моя по-прежнему хранит все подробности давнего события, тем не менее, сообразуясь с целью моего сообщения, я буду исходить в основном из результатов вскрытия, считая их единственно надежным и объективно данным источником.

Я опускаю те отклонения от нормы, которые были обнаружены в теле помимо мозга, как не имеющие большого значения вообще и, вероятно, абсолютно неинтересные для Вашей цели. Кроме того, позволю себе предварить простое перечисление важнейших из обнаруженных доктором Рихарцем следов смертельного недуга Иннокентия Марпла детальным разъяснением основного характера болезни и ее протекания.

Итак, отец возвратился в Сток-Ньюингтон в октябре 1849 года, дабы завершить свои Вариации для скрипки на тему «Кукол» Бойда, но в итоге настолько изнурил себя работой, что впал в болезненное состояние, которое выражалось в следующем: стоило ему начать заниматься музыкальным трудом, как в конечностях его появлялись дрожь и слабость, ноги его холодели, возникало чувство тревоги с присущим ему страхом смерти.

Положение не спасало и то, что почтенное и древнее селение это было местом поистине сказочно мирным и безмятежным. Не хотел бы рассеивать Ваше внимание на беспорядочные подробности нашего сток-ньюингтонского бытования, но вот сейчас пишу о нем - и вновь ощущаю свежесть и прохладу его тенистых аллей, вдыхаю аромат цветущего кустарника и трепещу от восторга, заслышав глухой и низкий звон церковного колокола, что каждый час нежданно и гулко будит тишину и сумрак дремлющей в полусне готической резной колокольни.

Колокольня внушала неизъяснимый ужас моему отцу: высотобоязнь наблюдалась у него и прежде, но в описываемый период многократно усилилась. Признаки душевного расстройства давали о себе знать и в его страхе перед лестницами, подвалами и окнами верхних этажей, перед всякими металлическими предметами, вплоть до ключей и монет. Также обращала на себя внимание странность, подчиняясь которой он остерегался брать в руки новые, незнакомые ему книги - и уж во всяком случае никогда не раскрывал их первым.

В связи с этим вспоминаю, как в завершение одной из обычных наших воскресных прогулок мы столкнулись с приходским священником, спешившим, вероятно, на вечернюю службу. Почтенный проповедник приветливо помахал нам книгой - полагаю, это была Библия, - отец же, проводив облаченную в черное фигуру пристальным взглядом, вдруг побледнел, покачнулся и внезапно потерял сознание. Отмечу, что описанная мной здесь фобия не распространяла свое действие на нотные тетради, журналы и газеты, но вспыхивала с новой силой, к примеру, в случае с колодой игральных карт. Опасаясь, что его отравят, отец пристрастно изучал любой медицинский рецепт до тех пор, пока не отыскивал повода отказаться от приема прописанного врачом лекарства. Тогда я, будучи и сам практикующим медиком, рекомендовал ему обливания холодной водой, которые улучшали его самочувствие настолько, что непродолжительное время он снова мог предаваться любимому своему занятию - сочинению и исполнению музыки.

Однако даже в эти скоротечные часы внешняя умиротворенность Иннокентия Марпла являла собой ужасающий контраст действительному положению вещей. Отец никогда не был расположен к доверительным беседам, и лишь с большим трудом, сопоставляя некоторые его отрывочные ответы и редкие оговорки, мне удалось выяснить, что в течение всей болезни его донимали фантасмагорические галлюцинации, в которых помраченное сознание отводило ему устойчивую роль сельского скрипача - пьяницы и визионера, жившего несколькими веками ранее и участвовавшего в невероятных с точки зрения здравого смысла событиях и встречах, свободно общавшегося с дьяволом и даже с самим Господом Богом.

В объяснение сказанному могу сослаться на уверенное предположение д-ра Рихарца о том, что Марпл, будучи волевой личностью с изначально большим запасом интеллектуальных сил, продолжал осознавать как самого себя, так и свою болезнь не только в периоды мнимого улучшения, но и в то страшное безвременье, когда от прежней личности остается лишь искаженное, обезображенное ее подобие.

Поучительными для наблюдающего были также и слуховые галлюцинации, обусловленные, скорее всего, высочайшей степенью развитости музыкального таланта Иннокентия Марпла: иногда он слышал прекраснейшую, неземную музыку, иногда - совершеннейшую какофонию или мучительно тянущийся звук скрипки, ноту или аккорд, иногда - голоса, принадлежащие как добрым, так и злым духам.

Последние уверяли его в том, что он великий грешник, что свои сочинения он позаимствовал у других авторов, и внушали мысли о самоубийстве. Но многое станет ясным тому, кто вообразит себе атрибуты темноты и ночи, перечислять которые здесь нет места, и сравнит с ними душевные переживания Иннокентия Марпла в заключительные дни его жизни. Если Вы представите себе, что глаз не способен воспринимать свет, а мозг - усваивать мысль, то получите еще одно объяснение галлюцинациям моего отца.

Утром 11 ноября 1849 года его тело было обнаружено преподобным Джеромом Д. Рэббитом вблизи церковной стены, в нескольких шагах от колокольни. Ни предварительный осмотр, ни последующее вскрытие, ничто не указывало на противоестественный исход. Обстоятельства сложились так, что о кончине отца я узнал в Лондоне, где находился в связи с переносом моей практики из Сток-Ньюингтона, и вскрытие проводил мой преемник, доктор Рихарц. Все нижеследующие наблюдения и выводы опираются на составленный им протокол.

Важнейший результат дало, как того и следовало ожидать, обследование головного мозга. В порядке предварительного замечания я укажу здесь на то, что поперечные волокна внутренней полостной ткани четвертого мозгового желудочка - именно корни слуховых нервов - были многочисленными и тонкоразвитыми.

Далее из патологических изменений, располагаемых в восходящем порядке по степени их важности, выявились следующие: переполненность всех кровеносных сосудов, преимущественно в области основания мозга; разрастание костей в основании черепа и образование аномальных костных масс, пронизывающих своими острыми выступами внешнюю оболочку мозга; незначительное уменьшение мозга в целом.

Таковы главные причины, теснейшим образом взаимосвязанные с психическим состоянием Иннокентия Марпла - в совокупности они указывают на очень тяжелое заболевание всей личности, которое, как правило, пускает свои тончайшие корни уже в раннем возрасте человека, зреет вместе со всей его индивидуальностью и только после долгой подготовительной работы разражается наконец совершенным и необратимым безумием.

Другой Ваш вопрос, а именно: не заметил ли я в те дни что-либо необычное, прямо или косвенно связанное с кончиной Иннокентия Марпла, на мой взгляд, предполагает слишком широкое толкование. Следует ли, к примеру, считать странной пропажу нотной рукописи Вариаций на тему Бойда и некоторых других вещей из кабинета отца, обнаруженную мной спустя несколько недель после его смерти?

В суматохе переезда я, скорее всего, не обратил бы на это должного внимания, если бы не вспомнил удивившие меня слова пастора Рэббита, произнесенные им над могилой моего отца. В тот раз мне показалось, что священнослужителю не пристало говорить двусмысленности, граничащие с богохульством, особенно по столь скорбному поводу. Именно в силу моего возмущения я хорошо запомнил эту речь и теперь воспроизвожу большой ее фрагмент почти дословно:
«…Кто мы здесь - люди или куклы, послушные движениям кукловода? Не берусь судить. Если последнее - то нам ли заботиться о выборе пути и нам ли проводить грань между черным и белым? Нас занимают важные игры, имя которым - ненависть и разрушение и победа в которых - смерть. Но когда пробьет час и кукловод отпустит нити, окажемся ли мы в нужный день перед нужной дверью?

Се Иннокентий: отворилась тайная дверь, и ты вошел в нее... Не напрасным было твое пребывание в бренном мире. Ты победил, вступив в битву с тайной беззакония - и ныне знаешь, чтo не допускает открыться злу в свое время. И счастлив уже тем, что не пронесешь адскую грибницу на своих подошвах сквозь эту дверь.

Блаженны обретшие путь, и если я - кукла, то я не хочу быть ею, как не хотел того доблестный воин Христов Иннокентий Марпл, рассудком и сердцем выбравший свою битву, свою победу и свою смерть…»

Не правда ли, все выглядело так, будто бы отец при жизни обсуждал с пастором философское содержание бойдовых «Кукол»? И сегодня, по прошествии десятилетий, я задаю себе все те же вопросы: с чем был связан обморок Иннокентия Марпла, впервые увидавшего Джерома Д. Рэббита? не встречались ли они прежде? как получилось, что именно Рэббит первым обнаружил тело отца? что делал отец возле колокольни, один вид которой всегда вызывал в нем панический страх? с какой целью и кем были похищены бумаги из его кабинета? что означала странная надгробная речь проповедника и кому она была адресована? куда, наконец, исчез сам мистер Рэббит после своей проповеди?

В подобных ситуациях вопросы имеют обыкновение множиться до бесконечности, пока не разбиваются о единственно главный: кто мне ответит на них?