РАФАЭЛЬ ЛЕВЧИН | | |
||
| РАФАЭЛЬ ЛЕВЧИН | EN | NL | IT | LV | |
||
|
||||
|
Thank you very much for presentation of your energetic work crossing various countries... By skimming your webpage, we were able to catch the philosophy of your project... Finally, please note that, according to the result of the evaluation, UNESCO would be able to offer moral and practical support to your project. Tereza Wagner,
Метареализм, возможно, вообще не является частью постмодернистской культуры, вернее, стремится вырваться из ее крепких и равнодушных объятий. А вырвавшись, остается один, обнаружив, что постмодерн и масскульт близнецы-братья... На сегодняшний день метареализм как школа прекратил свое существование. Но люди, его создавшие, еще живы. Они понимают, что сеяли на камне, что зерно их умерло. Но как сказал один проповедник, если зерно умрет, то даст много плодов... Юрий Арабов,
|
|
|
|
— Ну, а у тебя что? — А у меня по-прежнему ничего, — ответил я. И тогда Винов произнёс фразу, которую не забуду и в аду: — Ну, старик, я же не виноват, что я не еврей!.. И в самом деле — он же не виноват! А кто виноват? И что делать?..vi Именно Винов попытался возродить группу лет через пять после этого разговора. Пригласил меня и какого-то странного юношу, чью фамилию я и не пробовал запомнить, в подвал, который он только что получил во временное пользование — в те занятные перестроечные годы это было просто. На первые же его слова о «группе» я ответил: «Игорь, если ты станешь на улице и будешь кричать: 'Ребёнок, родись!' — он от этого не родится»... По слухам, которые позже стали циркулировать по Киеву, Винов был в это время связан со, скажем так, специфической группой, якобы изучавшей ритуалы и вовсю сотрудничавшей с «конторой». Не думаю, впрочем, что это правда. Меня, кстати, в химерном городе Киеве органы склоняли к сотрудничеству — перед самым нашим отъездом. Им очень хотелось иметь свои глаза и уши в Независимом Профсоюзе литераторов (среди организаторов которого был и я и который, как водится, превратился впоследствии в «союз воров в законе», как выразилась поэтесса Наташа Дорошко — ныне, увы, не среди живущих). К счастью, это был уже 91-й год, когда надавить посильнее они как бы стеснялись. И вот недавно мне прислали из Киева статью Игоря — весьма доброжелательный, но и весьма виновский отзыв18 на мою книгу «ВОДАогонь»: «...Рафа, как и любого живого поэта, вечно окружали представители бытовой магии и неплохо проводили время. И в Киеве, и в Москве он находился в зоне авангарда, которая сегодня превращена в площадку экономического и метафизического заговоров (именно культурологическая и критическая неуловимость авангарда, его связь с бытийствованием и духом времени, в ХХ веке — веке безвременья — оказались абсолютно значимыми в поле гиперреализации симулякров и контроля над арт-рынком). Поэтому современный художник-авангардист вынужден противостоять не только эстетизированному обывателю с его стереотипами «прекрасного» и самого средоточия авангарда — «возвышенного», но и культурно-экономическому клану, в который входят и сами собратья по перу. Раф, как мне видится, зачастую не рефлексировал социально-культурные контексты и не всегда осознавал игры, в которых участвовал, но никогда не изменял своей поэтической позиции и (вольно или невольно) магической десимуляции. Эстетический радикализм выстроил Рафа как поэта, поэтическое событие и личную онтологию вопреки культурной ситуации и вопреки его собственным теоретическим посылкам. Именно это качество, прежде всего, определяет феномен личности Рафа»...19. Парщиков люто возненавидел Винова ещё при жизни группы, где-то в начале 80-го года. Дело в том, что в журнале «Литературная учёба» (каким роскошным нам казался тогда этот журнал, как мы хотели там напечататься! — и Алексей напечатался-таки, его поэма «Новогодние строчки» появилась там, почти без купюр: слово «Кришна» заменили словом «рикша», и Парщиков якобы сострил: «Почему не Мойша?») поместили статью Винова. Решительно не помню, о чём была эта статья, помнится лишь одна фраза: «Открываю дверь — на пороге стоит поэт с украинской фамилией и арапским профилем»... Казалось бы, что ж тут плохого — но Парщиков решил, будто Винов таким образом доносит на него, что он — еврей!!! Надо было, конечно, обладать незаурядным воображением Алексея, чтобы решить, что речь идёт именно о нём (с каких пор «Парщиков» — украинская фамилия?), не говоря уж о весьма спорной ассоциации арапского профиля с еврейством (видимо, через Пушкина и его окаянное эфиопство) — но переубедить Алёшу не удалось. Полагаю, это ускорило распад группы (инициатива в этом, как уже было сказано, принадлежала Парщикову)vii. Вообще Алёше всегда было свойственно верить, что за ним непрерывно охотятся спецслужбы. Ещё со школьных лет в Донецке у него был друг, некто Вася Чубарь. Этот Вася считал Парщикова — тогда просто Сэнтика (школьная кличка Алёши, и как-то я не удосужился спросить, а что, собственно, это значит) — великим русским поэтом (аббревиатура ВРП), а себя соответственно называл сэнтиковедом. По идее, радоваться надо, что имеешь такого почитателя — но Алёша пребывал в полной уверенности, что Вася следит за ним по заданию КГБ! Так продолжалось до тех пор, пока Чубарь в середине семидесятых не свалил в Америку. Самое время было рассмеяться над своими страхами, но Алёша заявил, что, несомненно, Васька уехал по заданию!.. ну, в самом деле, кого сейчас выпускают? а вот его почему-то сразу выпустили, ага!viii Тем не менее Алексей посвятил Чубарю ещё в бытность последнего в Союзе прекрасное стихотворение, начинающееся: Как впечатлённый светом хлорофилл, Так мне во сне сказал соученик, И заканчивающееся: ...блажен, кто в сад с ножом в руках проник А на ноже срастались параллели, В сборнике Парщикова «Выбранное», лежащем сейчас передо мной (дал почитать Кутик), стихотворение напечатано без последнего двустишия. Но я-то его помню таким... Примерно в это же время он написал: О сад моих друзей, где я торчу с трещоткой А также: Сменились имена, пока, сияя каской, Одно из самых моих любимых (очень близкое, как если бы мне посвящённое) парщиковских стихотворений этого периода: СЦЕНА ИЗ СПЕКТАКЛЯ Когда, бальзамируясь гримом, ты, полуодетая, Плащ надеваешь военный — чтобы тебя не узнали — Убитая шприцем в затылок, лежишь в хвощах заморозки — Актёры движутся дальше, будто твоя причуда (Насколько приятнее цитировать стихи, чем рассказывать о нестихах! Но нестихов всегда больше. Впрочем, из них-то, как известно, стихи и растут, не ведая...) Однажды Алексей пришёл ко мне домой и показал новое стихотворение. Прочитав, я заявил: — Что ж, старик, здорово! Он чуть помялся и попросил: — Слушай, пойди ещё Лиле покажи, что она скажет? Я послушно пошёл на кухню, где моя жена приуготовляла для нас скромную закуску, и протянул листок: — Вот, Лёша стих написал, хочет знать твоё мнение... Прочитав, она уверенно сказала: — Ну что — гениально! Вернувшись к Алексею, я успокоил его: — Старик, Лиля говорит: «гениально»! Алёша облегчённо вздохнул и, ухмыляясь своей неподражаемой плотоядной улыбкой от уха до уха, заявил: — Ну, дай ему бог! Это было стихотворение «ПСЫ»: Ей приставили к уху склерозный обрез. Ядовитей бурьяна ворочался мех, В этом мире двоичном чудесен собачий набег! И скорей, чем в воде бы намок рафинад, Размотается кровь, и у крови на злом поводу После залпа она распахнулась, как чёрный подвал. Будет в масть тебе, сука, завидный исход! Пусть, дурачась, грызёт эту грубую ось, (Удивительно, как много Парщикова я помню наизусть22. Правда, я вообще много всего помню... как сказал тот же Парщиков: «Почему я должен помнить какого-то деда Щукаря?!»). В этом стихотворении, как я его понимаю, образ Богоматери претерпевает следующее унижение — после блоковской пьесы «Незнакомка». Богоматерь становится уже даже не проституткой, а бешеной сукой, предводительницей стаи бродячих собак, но затем, как и у Блока, возвращается на своё место — недосягаемой звезды. В предисловии к сборнику «Выбранное» (1996) Парщиков говорит о трёх предыдущих книгах (1986, 1989 и 1995). Поскольку я не имел о них ни малейшего понятия, стало быть, после 84-го года (встречи на Восьмом Всесоюзном Совещании) мы не пересекались и не общались. Хотя нет, была ещё как минимум одна встреча в Киеве. Он явился ко мне домой вместе с неким Лавриным, сотрудником журнала «ЮНОСТЬ», и с порога сообщил ему: «Смотри, здесь ты у самой колыбели метаметафоризма!» — на что я возразил: «Извини, Парщиков, но к вашему метамета я не имею никакого отношения!» Моя реакция в тот момент была: не хватает ещё, чтобы он меня демонстрировал в качестве ступеньки лестницы своей карьеры! К слову, Лиля ещё очень давно предупреждала меня, что Алексей думает обо мне совсем не то, что говорит. Почему-то я ей не верил, хотя это лежало на поверхности уже тогда. При встрече в Чикаго Парщиков совершенно серьёзно вопросил: «Что, у тебя нет моей книги? Странно, как это у тебя нет книги, которая сделала меня знаменитым на весь мир!»ix. Ему даже в голову не пришло поинтересоваться, а есть ли у меня моя книга. Что ж, он тоже не виноват, что он не еврей. Александр Очеретянский (которому, кстати, я обязан самой идеей написания этого текста) обратил моё внимание на интервью с А.Глезером в «Новом Русском Слове«23, где, в частности, Глезер заявляет: Парщиков-де написал ему в 1988-м году, что, мол, нигде его не печатают и последняя его надежда на «Стрелец»; и Глезер, конечно же, враз напечатал... Интересно, кто врёт, Парщиков или Глезер? Или оба? В 86-м у меня не было не то что книги, но и публикации. И старший сын спрашивал: «Папа, а почему тебя не печатают?» Первая моя публикация состоялась в следующем году, да такая, что лучше б её не было — всё в том же киевском гнусном журнальчике «Радуга» (реакция друга из Москвы, которому послал экземпляр: «Публикация совершенно не даёт о тебе представления... а журнал — как будто из тридцать седьмого года!»)... А где, собственно, ещё было печататься тогда в Киеве? А можно было, живя в Киеве, напечататься где-то ещё? Да, за рубежом. Но тогда на это было трудно решиться. Впрочем, тогда уже был рижский журнал «Родник», куда я посылал стихи, и редактор Андрей Левкин, почти однофамилец и почти друг, обещал напечатать их — но так и ограничился обещанием... Не уверен, что можно объяснить человеку со стороны, что из себя представлял советский Киев. Обитатели Москвы и Питера, не говоря уже о жителях Прибалтики, как я не раз убеждался и там, и здесь, просто не могут потщиться себе это вообразить. Казалось бы — тот же совок... но нет, несоизмеримо жутче. В духовном плане это сравнимо с бараком смертников в лагере смертиx. Вокруг — хоть какая-то, пусть абсурдная, но надежда, внутри — никакой, просто тупое ожидание своей очереди в газовую камеру... Ну, например, в одном из питерских театров в шестидесятые регулярно шёл спектакль по пьесе Дюрренматта «Физики». В Киеве же было официально заявлено: «Нам нэ потрибны Дюрренматти!» Да какой там Дюрренматт — Брехта нельзя было поставить!!. Сейчас уже я и сам с трудом могу восстановить ощущение, напоминавшее мягкий, но сбивающий с ног удар по затылку, — когда я понял, что в театрах из года в год идут одни и те же унылые спектакли, что здесь нет вообще — на весь город! — ни одной литстудии... и т.д., и т.п. Кстати, позже я узнал, что обо мне говорили: вот единственный человек в Киеве, который ходит по-московски. И действительно, все киевляне, будь то чиновники, рабочие, итээровцы, хиппи, поэты, алкаши, фарцовщики, художники, милиционеры, даже дети -перемещались неторопливо, с этакой восточной ленцой. Спешить было некуда и незачем. И только мне, наверное, казалось, что если я быстро перейду на другую улицу или на другую работу, или в другое кафе, то что-то изменится... Но ничего не менялось и не могло измениться. Поездки из Киева, куда угодно, казались набегами из пустыни в оазис. Один раз мы с Лилей приехали в Москву и попали на спектакль, кажется, Театра Сатиры, по «Южному почтовому» Экзюпери. В сцене, когда герой в кабачке знакомится с танцовщицей, — танец её был в стробоскопическом освещении, и она сбрасывала с себя какие-то шарфы и вообще плясала очень экспрессивно (подражая, как я теперь понимаю, Айседоре Дункан). Лиля отреагировала мгновенно: «В Киеве это было бы невозможно!» Вообще непонятно, как это ещё позволяли куда-то ездить?! Мне казалось, что я попал в воронку, засасывающую меня со скоростью моего дыхания. Поэтому встреча с Алёшей тогда, в начале семидесятых, была чудом. Полагаю, что мы оба стали в определённом смысле катализаторами друг для друга и что именно из этого через пару лет и выросла группа «апокалиптиков — постфутуристов». Позже для меня таким катализатором стал и, несомненно, остаётся по сей день Юра Проскуряков. Но это уже другая история и другая группа, хотя мне долго не хотелось это признавать, и это, надеюсь, дело не только настоящего, но и будущего — а сейчас речь о прошлом, которое, как водится, не возвращается и которое кажется прекрасным и/или ужасным, хотя было, в общем-то, просто прошлым. В этом прошлом я влезал во всё, что только появлялось в поле зрения, — в Театр Драмы и Комедии (где понял раз навсегда, каким театр ни в коем случае не должен быть!), в подпольный театрик «Чен-Дзю», который создали Марина Доля (поэт, переводчик, драматург) и её тогдашний муж, бард и математик Илья Ченцов24 (ныне Анада Свами Раджханан), и за который нас тут же стала пасти «контора» (и Марину однажды избили у порога дома); в «Театральный Клуб», в Театр-на-Подоле, в Клуб любителей фантастики «Световид» (которым руководил некто Дмитрук, не только не скрывавший своё сексотство, но даже им бравировавший), в «Глоссолалию» Юры Зморовича, в объединение художников и поэтов «39,9°С», в журнал «Новый Круг», в неформальную группу «литтеррористов»25, из которой позже вырос Независимый Профсоюз литераторов... словом, перечислять можно долго. Но Киев остался таким, как был, а Театр Драмы и Комедии сегодня считается лучшим театром города, поскольку прочие ещё хуже! Впрочем, моя коллега по «Чен-Дзю» Ирка Дзюба («Чен-Дзю» как раз и означало «Ченцовы—Дзюба») пишет мне (не в электронном, а в обычном письме, экая архаика!), что в Киеве всё чудесно, проходят выставки, поют барды, поэты читают стихи, и сама она руководит подростковым театриком, где ставит «Бурю» Шекспира и «Каменного ангела» Цветаевой. И хотя мне барды мало интересны, да и слабо верится, что с подростками можно поставить «Бурю», — тем не менее, может, всё таково, каким мы хотим его видеть?
vi Не понимаю, что тебя так поразило в этой фразе, совершенно подобной: «Старик, ну я же не виноват, что ты еврей!» Тогда тебе пришлось бы сказать: «Нет, на самом деле он виноват. Потому что «еврей» в таком контексте фиксирует принадлежность не к этносу, но к культурному типу». Винов виноват вдвойне: и потому, что не принадлежит, и потому, что провоцирует. Второй же твой вопрос чисто риторический. Помнишь ведь, было же сказано: «...нет ни эллина, ни иудея»... Проблема «что делать» — это проблема Винова. Не власть нам нужна, а мы нужны власти. (Ю. П.) Мы? Власти?! (Р. Л.) Вот именно. Как им без нас её осуществлять? Даже этот текст, который мы составляем из рваных кусков памяти, вызван тем, что мы необходимы власти. Как бы мы узнали, что есть свет, если бы не было тьмы? Власть нас порождает, и мы ей необходимы, до той поры, пока принимаем какое-либо участие в общественных машинах. А литературное творчество — это одна из таких машин. (Ю. П.) Вероятно, ты прав. Но меня это не радует. (Р. Л.) vii Если ты считаешь эту статью такой важной, то хотелось бы восстановить её текст. Упоминается ли там группа? В каком контексте упомянут Парщиков помимо арапского профиля? Между прочим, при последней встрече я ему вскользь : «Ну вот, опять стал слегка смахивать на Пушкина». У него секунду был такой вид, как будто его вот-вот вырвет. Может быть, это его ахиллесова пята. И главная цель жизни Парщикова так изменить свою внешность, чтобы уже ничуть не походить на Пушкина. Что ж, в целом ему это удаётся. (Ю. П.) Содержание статьи, как уже сказал, не помню, но она была не о группе. Упоминаю о ней только затем, чтобы показать, как начался (формально) распад. Что до внешности, то Парщиков в 79-м пробовался на роль Пушкина в каком-то фильме. Можно предположить, что это не самые приятные его воспоминания. Кино, как и театр, — часто хрустальный дворец снаружи и помойка внутри. (Р. Л.) Да, я помню этот эпизод. Он рассказывал, что пришёл на киностудию, где была длиннющая очередь пробующихся на Пушкина негров. (Ю. П.) viii Видимо, Парщиков и Ерёму заразил своими страхами. Перед отъездом Чубаря в Америку Ерёменко прислал мне паническое письмо: мол, если Чубарь запросит у меня мои тексты, так чтобы я ему их ни в коем случае не высылал, а то после будут неприятности. Позже, уже после отъезда Чубаря, я спросил Ерёменко об этом инциденте, и он сказал мне, что Чубарь собрал огромную библиотеку тогдашнего самиздата, но перед отъездом её пришлось уничтожить и якобы он, Ерёменко, в этом лично участвовал. Неплохо бы у самого Чубаря узнать про эту историю. Он, кажется, живёт в Нью-Йорке. (Ю. П.) ix Вспоминаю в связи с этим эпизод на кухне у А.Давыдова. Выходит Парщиков, прижимая к груди вышеупомянутую книгу со словами: «Ты ещё не читал моей книги? Жаль. Жаль. Не могу тебе дать даже посмотреть. Очень тороплюсь, а это последний экземпляр»... До сих пор, когда вспомнится, смеюсь. (Ю. П.) x Если бы ты мог представить себе, что в это время творилось в Саратове, ты бы избегал гипербол... (Ю. П.) Не буду спорить, «у кого было хуже». Процитирую только мрачную шутку того времени: когда Москва приказывает стричь ногти, Киев рубит руки по локти. (Р. Л.) 18 Тогда ещё в машинописи, позже напечатанный в киевском журнале «СОТЫ» № 4, 2001. 18 19 Что, собственно, ему известно о моих «теоретических посылках»? 18 20 Я спародировал всё это: О сад моих друзей, куда намедни влез я С ножом наперевес и думал: ни души! Но, заломивши глаз, увидел Ахиллеса. Весь в масле, он стоял, шатая кривошип. И, распрямившись и сияя задом кротко, И в список кораблей уставясь напоказ, Изрёк: «Гони, поэт, крутой столичной водки! Чай, знаешь, без неё в Элладе, как без глаз!» Сменились имена, фамилии остались. Ребячился Скамандр и в Лету впасть спешил. И до того мы с ним изрядно насосались - Вкруг города всю ночь таскал меня Ахилл! Алёша очень обиделся. Он решительно не выносил, когда его пародировали. 18 21 Совершенно реально существовавший самопал, который Парщиков видел у меня дома и который я потом отнёс в театр-студию «Театральный Клуб» (ныне — «Неомифологический Театр»), о котором можно рассказывать очень долго, с ним связан — до сих пор — огромный кусок моей жизни, но это совсем иная тема... 18 22 Сверив с книгой, однако, я убедился, что разночтения есть, и, поправляя их, вспомнил, как спорил с Алексеем о запятых в третьей строке. Я и теперь считаю, что после «оболочки» запятая необходима, иначе меняется смысл. 18 23 «СТРЕЛЕЦ ПОПАДАЕТ В ЦЕЛЬ!», НРС, 9-10 января 1999. 18 24 С ними я тоже познакомился через Парщикова, в 75-м. 18 25 Будущего основателя этой группы, Славу Фархутдинова, я впервые увидел в 76-м в семинаре А. Михайлова. «Посмотри, — сказал мне Алексей, — вот человек с маузером во рту!» Слава в тот момент яростно нападал на гостя семинара, небезызвестного В. Кожинова.
| ||||||||||||||||||
